Сергей Яковлевич ЛемешевО Сергее Яковлевиче Лемешеве говорить одновременно и просто, и непросто. Просто оттого, что всего лишь упоминание его имени будит у каждого какое-то свое, сокровенное переживание-воспоминание, и, следовательно, говоря о Лемешеве вы скорее всего найдете отклик и понимание. Просто даже оттого, что знаком он практически всем, и если человек не слышал его в театре (а живых очевидцев с годами становится, увы, все меньше) и не знает его пластинок, то уж "Музыкальную историю" в бывшем Советском Союзе смотрел, наверное, каждый. Но именно эти факторы с другой стороны вызывают определенную сложность. Во-первых, если почти всем и все известно, то трудно сказать что-то принципиально новое, а в то же время ограничиваться пустыми банальностями не хочется - слишком много значит Лемешев для русского искусства. Во-вторых, у каждого Лемешев свой, и даже у каждого недоброжелателя он особенный - и любят, и не любят Лемешева по-разному, но мало кто остается равнодушен, услышав его хоть однажды. Биография и творчество Лемешева широко известны в нашей стране, существует масса литературы, в том числе и автобиографической, поэтому подробно останавливаться на этом нет смысла. В то же время вопросов остается и сегодня немало, быть может, они будут всегда, потому что большой художник и настоящее искусство - это тайна, до конца неразгаданная. В чем секрет беспрецедентного лемешевского успеха, его головокружительной популярности? Чего в нем больше - певческого таланта и большого трудолюбия певца или социально-культурного, исторического контекста, выдвинувшего в герои сцены артиста именно такого плана? И в этой связи - еще один немаловажный и интересный аспект: художник и время. Время, на которое пришлось творчество Лемешева - непростое. И хотя почти везде - и в автобиографиях, и в литературе о нем - певец предстает почти восторженным адептом окружавшей его социалистической действительности, трудно поверить в то, что все так просто и однозначно было во взаимоотношении художника такой тонкой души и его сложного, а порою страшного времени. Каковы были взаимоотношения артиста, признанного мастера, удостоенного всяческих наград, и системы? Талант певца - безусловно светлый, в нем явственно просматривается лучезарное, моцартовско-пушкинское начало, и как это могло сочетаться и сочеталось со многими темными явлениями жизни в сталинские годы? Ответить на эти вопросы - значит глубже понять не только условия, в которых творил Сергей Лемешев, но и то, что он хотел выразить своим искусством. В большое искусство Лемешев пришел в первые послереволюционные годы, когда тяга простых людей к тем сферам, что были им прежде недоступны в силу социального происхождения, была очень высока. Романтика революционных лет, стремительно меняющаяся жизнь огромной страны, словно говорили: возможно все, самые дерзкие мечты и помыслы могут быть реализованы. В первую очередь этот призыв был обращен к молодому поколению, к таким вот выходцам из социальных низов, что называется "от сохи", к которым принадлежал тверской паренек Сережа Лемешев. И призыв этот был воспринят в полной мере - стремление к получению образования, к овладению новыми профессиями было как никогда сильно именно в послереволюционные годы, несмотря на то, что условия жизни, мягко говоря, этому мало способствовали. В случае с Лемешевым счастливо совпали три компонента - несомненный талант, то, что часто называют так непопулярным в те годы словосочетанием "Божий дар", целеустремленность - сначала только в виде неясного стремления к прекрасному, а позже уже нацеленности на овладение секретами профессионального мастерства, и везение на встречи с людьми неравнодушными, понимающими. И здесь нельзя не назвать семью Квашниных, пробудивших у юноши тягу к прекрасному и укрепивших его в уверенности в собственные силы и талант, и его педагога Н. Райского, и певиц Большого театра Л. Звягину и Э. Павловскую, и, конечно, великого Станиславского, встреча с которым, несмотря на всю ее кратковременность и до некоторой степени противоречивость, сильно повлияла на формирование будущего артиста. Именно тот колоссальный заряд, который дал социальный катаклизм 1917 года, открывший широкие перспективы для беднейших слоев населения, подпитывал энтузиазм Лемешева в отношении существующей общественной системы, несмотря на то, что действительность зачастую преподносила совсем иные уроки. Как человек умный и чуткий он, конечно, не мог не видеть противоречий между провозглашаемыми принципами и действительностью сталинского безвременья. Но, как и многие из его поколения, зараженный в молодости бациллой революционной романтики, остался до конца неразлучен со своими во многом наивными идеалами. Отойдя от активной сценической и концертной деятельности, Лемешев вел огромную общественную работу в Большом театре, видя в этой деятельности свое общественное предназначение в последние годы своей жизни. В 1930-е годы, почти в самом начале его карьеры, в Лемешеве как-то очень скоро увидели прямого продолжателя собиновской традиции. Нельзя сказать, что до Собинова на русской сцене не было выдающихся теноров, однако певцов именно такого плана - по всему комплексу артистических качеств - не было, и это можно утверждать достаточно определенно. Искусство Собинова было свежо, оригинально и по-человечески очень проникновенно, а самое главное - весьма своевременно. Как писала известный советский музыковед Е. Грошева "лирический герой Собинова своей предельной чистотой, славянской мягкостью, душевным благородством ответил идеалам прогрессивной русской интеллигенции, демократической молодежи". Несмотря на некоторую выспренность и идеологическую окрашенность такой оценки, трудно с ней не согласиться, по крайней мере, в том, что герои Собинова были не оперным вариантом господствовавшего в ту эпоху декаданса, а как раз наоборот - натурами цельными и устремленными. И прежде всего это проявилось в его лучшем творении - Ленском, которого певец прочитал не как любовника-неудачника с надломленной психикой, а как человека со стойкими идеалами, героя светлого и чистого. Именно такого героя не хватало на русской оперной сцене, поэтому так оглушителен был успех Собинова - в этой оценке мы коснулись именно социального и культурно-исторического контекста, ни в коей мере не умаляя выдающихся вокальных достоинств великого певца. Подобно тому, как Джильи стал прямым продолжателем славы Карузо, причем продолжателем достойным, без малейшей натяжки, так и Лемешеву была уготована судьба принять эстафету светлого лирического героя. Именно ему, а не его знаменитому сопернику Ивану Козловскому, которого сам Собинов прочил себе в преемники. Талант и исполнительская манера Козловского были весьма оригинальны и самоценны, но на наш взгляд несколько иного рода, нежели у Собинова, поэтому из всех спетых им собиновских партий только о Лоэнгрине можно с определенной долей допущения говорить как о продолжающей собиновскую традицию - здесь просматривается перекличка между эпической природой пения Козловского и лирическим преломлением эпоса у Собинова. Лемешеву же удалось продолжить собиновскую традицию прежде всего в отношении образа Ленского, который также стал путеводной звездой его карьеры и истинным бриллиантом не только его репертуара, но и в целом русской музыкальной жизни тех лет. Между дебютом Собинова и дебютом Лемешева в Большом театре прошло более тридцати лет, однако, несмотря на все катаклизмы, потрясшие страну за эти годы, публика все еще нуждалась именно в таком герое, образцовым воплощением которого являлся Собинов. Собиновская традиция, разумеется, преломленная через актерскую индивидуальность нового протагониста, продолжала жить в искусстве Сергея Лемешева. Собинов выступал в театре и на концертной эстраде до конца своих дней, а умер он, как известно, совсем не старым, и хотя был уже в солидном возрасте, голос его не потерял молодости и свежести звучания, тембр не тускнел и он продолжал оставаться кумиром московской публики. Внезапная кончина певца сделала еще более актуальным вопрос о преемственности, и лирический дар Лемешева пришелся здесь как нельзя кстати. Разумеется, сводить творчество Лемешева всего лишь к роли преемника Собинова неправомерно, однако, думается, что фактор преемственности был немаловажен. К этому следует добавить и общемировую тенденцию в оперном искусстве первой половины 20-го века: популярность высоких голосов - колоратурных сопрано и лирических теноров - в тот период была несравнимо выше, чем в последующие годы, когда крупные драматические голоса стали доминировать на оперных сценах мира, переориентировав ведущие театры на тяжелый репертуар и новую эстетику исполнения даже партий для легких голосов. Ведь неслучайно, что и в России тенором-кумиром следующего поколения стал не певец строго лирического плана, а Владимир Атлантов, чьи трактовки лирических партий были диаметрально противоположны собиновско-лемешевской традиции. Лирический дар Лемешева оказался востребован именно в эпоху бравурных маршей и трескучих речей во многом как противопоставление этим явлениям жизни, хотя, быть может, сам певец никогда не подчеркивал этого противостояния. Что трогает в его пении более всего? Конечно, в первую очередь, необыкновенной красоты тембр - нежный, мягкий, свободно льющийся, "сладкий" голос (иногда за это певца даже упрекали в излишней "карамельности" исполнения), с серебристыми верхами, напоминающими звон валдайских колокольчиков. Но кроме этого, кроме великолепной дикции, бережного отношения к слову, общей высокой культуры пения однажды и навсегда пленяет поразительная простота и естественность исполнения, удивительное чувство меры. Слушая лемешевские записи каждый раз ловишь себя на мысли, что внутренне поешь вместе с ним, что и ты так бы вот спел ту или иную фразу, будто и не знаменитый певец Лемешев с пластинки полувековой давности поет тот или иной романс, ту или иную арию, а ты сам - настолько искренне и безыскусно, но в то же время глубоко прочувствованно его исполнение. Эта простота и задушевность захватывают целиком, и многие вещи, особенно русского репертуара, потом бывает трудно слушать в исполнении других певцов - лемешевские интонации надолго поселяются в ушах, и иные прочтения кажутся чересчур надуманными, манерными, даже грубыми. Когда слушаешь пение Лемешева, автоматически отключаешься от многих технических деталей, перестаешь анализировать пение как таковое, как сложный физиологический процесс, не заостряешь внимание на том, как певец взял высокую ноту, "сделал" ту или иную фразу, нюанс. Слушаешь музыку, которая берет за нутро, а рациональную логику заставляет притихнуть. Что стоит за этой естественностью, за этим неповторимым у других певцов обаянием? Годы упорного труда? Вряд ли. Годы упорного труда способны сделать из любого певца хорошего мастера, профессионала в высоком понимании. Эту же службу они сослужили и Лемешеву - во всех записях, включая сделанные на закате творческого пути, перед нами предстает профессионал высшей пробы, певец, безукоризненно оснащенный технически, которому многое по плечу. Профессионализм, техническое совершенство способны вызвать восхищение, удивление, даже восторг - но не глубокое эмоциональное переживание. А пение Лемешева заставляет сопереживать прежде всего на эмоциональном уровне, ибо у певца есть то, что не приобретается ни с опытом, ни с годами: талант, может быть даже гениальность в умении пропустить эмоцию, заложенную в музыке, через себя и сделать пение, исходящим из глубин души, то есть близким и понятным всем. Можно ли искусственно взрастить талант подобного рода? Маловероятно. Но талант, если он заложен изначально, можно развить, научить свою душу быть более тонкой, чувствительной, восприимчивой к человеческим переживаниям. А это уже - дело времени и упорного труда, работы души и ума. Думается, что это - один из уроков, который стоит вынести из пения Лемешева, особенно в наше время, когда стремление к техническому совершенству стало доминировать даже в исполнении знаменитых певцов современности, не говоря уже о молодежи. Все творчество Сергея Яковлевича красноречиво свидетельствует о том, что эмоциональное, прочувствованное пение способно много больше воздействовать на слушателя, чем технически совершенное, но холодное и невыразительное. О Лемешеве можно говорить еще много и долго - тема поистине благодатная. О его умении подбирать репертуар себе по голосу. О трактовках его лучших партий - Альфреда, Герцога, Берендея, Ромео… О мастерстве камерного исполнительства и в то же время о провальных выступлениях (а такое тоже случалось) и конфузных ситуациях на сцене. О немногочисленных зарубежных гастролях в послевоенные годы и многочисленных выступлениях в городах Советского Союза. О работе в Москве в период войны, о его болезни и подвиге певца, продолжавшего петь тогда, когда делать этого было нельзя, о чудесном выздоровлении и успехах позднего творчества. О его записях на пластинки и работе в кино. О его многочисленных поклонницах - целой партии московских меломанок. Наконец, о личной жизни - а героем-любовником Лемешев был и вне сцены и вниманием прекрасной половины человечества не был обделен. Но это уже скорее план для большого эссе или даже книги. Мы же отдаем дань уважения и преклонения перед замечательным русским артистом, чье искусство дарило радость не одному поколению любителей музыки, продолжает ее дарить и сегодня. — Александр Матусевич. |